|
Поисковики.
| |
| Коля | Дата: Среда, 08.05.2013, 00:25 | Сообщение # 196 |
 Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Вот посмотрите по немецким документам хронологию.
Oflag XIA
Osterode
Deutsches Reich
27/08/39
09/09/41
Kommandeur der Kriegsgefangenen im Wehrkreis XI
Oflag XI A Wladimir-Wolynsk Russland 09/09/41 17/04/42 Landesschützen-Bataillon 365
http://www.lexikon-der-wehrmacht.de/Glieder....r-R.htm
|
| |
| |
| Коля | Дата: Среда, 08.05.2013, 00:51 | Сообщение # 197 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Цитата (Коля) Oflag XI A Wladimir-Wolynsk Russland 09/09/41 17/04/42 Landesschützen-Bataillon 365
А батальон охранный номер имеет как и шталаг-365. Я еще подозреваю,что лагерь в 43-м был эвакуирован в Италию. Снова смотрите хронологию.
Шталаг 365
Wlodzimier Волынский
Украина
01/42
09/43
Шталаг 365
Novane
Италия
09/43
-
|
| |
| |
| Коля | Дата: Среда, 08.05.2013, 01:36 | Сообщение # 198 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Выложу,что касается лагеря во Владимире.
Бондарец Владимир Иосифович
Военнопленные.
Записки капитана
Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Бондарец В. И. Военнопленные. Записки капитана. — М.: Молодая гвардия, 1960.
Книга на сайте: http://militera.lib.ru/memo/russian/bondaretz_vi01/index.html
Оцифровка: текила бум
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
Бондарец В. И. Военнопленные. Записки капитана. — М.: Молодая гвардия, 1960. — 286 с. — Тираж 160 000 экз.
Об издании: В мае 1942 года под Харьковом капитан Владимир Иосифович Бондарец, будучи раненным, попал в окружение и в плен. Бондарец был в гитлеровских лагерях в Проскурове, Владимир-Волынске, Нюрнберге, Вольгасте, Лодзи, Моосбурге. В июне 1944 года Бондарец, как политзаключенный, подозреваемый вместе с другими советскими офицерами в организации Братского сотрудничества военнопленных, был брошен гитлеровцами в концлагерь Дахау. Весной 1945 года после освобождения из плена Бондарец прибыл на Родину, в N-скую стрелковую дивизию, откуда в конце 1945 года был демобилизован по болезни в прежнем звании лейтенанта, так как документы о присвоении ему следующих званий погибли в окружении. Туберкулез, полученный В. Бондарцом в гитлеровских концлагерях, прогрессировал и довел его до постели, с которой он уже не вставал. В июне 1959 года, в возрасте 39 лет, В. И. Бондарец умер. Уникальность книги в том, что это, возможно, единственное свидетельство члена подпольной организации «Братское сотрудничество военнопленных», которому посчастливилось выжить.
|
| |
| |
| Коля | Дата: Среда, 08.05.2013, 01:37 | Сообщение # 199 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Со страницы 42 по 55.
http://militera.lib.ru/memo/0/pdf/russian/bondaretz_vi01.pdf
|
| |
| |
| Фадлан | Дата: Среда, 08.05.2013, 07:15 | Сообщение # 200 |
 Навечно в памяти!
Группа: Посольские.
Сообщений: 2103
Статус: Offline
| Коля, дорогой, спасибо! Часть выложенной тобой информации я уже знаю, правда, из другим источников. Насчет воспоминаний В.И. Бондарца - спасибо. Я, честно говоря, нашел много до сих пор "неосвоенных" воспоминаний, но эти не видел.
Что касается номера лагеря: попробую выложить обложку журнала о перемещении военнопленных из владимир - волынского лагеря во второй половине 1843 г., на которой совершенно четко фигурирует номер Шталага - 365. Перемещаемые пленные - офицеры, время - сентябрь 1943 г. Так что он все - таки носил такую нумерацию.
В письме я предлагал тебе потерпеть еще дней пять, после чего я обещаю переслать тебе изложение краткой истории лагеря во Владимире - Волынском. Причем собираюсь начать ее с марта 1941 г., а закончить концом 1943 г.
|
| |
| |
| Фадлан | Дата: Среда, 08.05.2013, 08:17 | Сообщение # 201 |
|
Навечно в памяти!
Группа: Посольские.
Сообщений: 2103
Статус: Offline
| Коля, выкладываю скан с обложки журнала перемещений советских военнопленных из Шталага 365 в сентябре 1941 г. Номер лагеря стоит в правом верхнем углу.
|
| |
| |
| Коля | Дата: Среда, 08.05.2013, 12:56 | Сообщение # 202 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Цитата (Фадлан) Коля, выкладываю скан с обложки журнала перемещений советских военнопленных из Шталага 365 в сентябре 1941 г.
Наверное в сентябре 43-го?
Я не спорю.В сентябре 41-го он был офлаг.
Я же привел выше даты переименования лагеря
Офлаг был с 09.09.41г по 17.04.1942 г. А офлаг в Остероде перестал функционировать 09.09.41 г.
С 17.04.1942 года по 09.1943 г. (Ваш журнал как раз и подпадает под эту дату) он был шталаг 365.
А с 09.1943 года Его переводят на территорию Италии.
Так что этот лагерь был одно целое,только сначала он был офлаг,а потом шталаг.Так что не было во Владимире двух лагерей,был один с двумя отделениями и разными наименованиями.Администрация была одна.Она прибыла из Остероде со своим номером,а убыла в Италию с другим.
|
| |
| |
| Коля | Дата: Среда, 08.05.2013, 17:22 | Сообщение # 203 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Знакомый городок, знакомые казармы, сюда я приезжал из Любомля проверять исправность стрелкового оружия. Но тогда я был в чине лейтенанта, а сегодня - скотина, которую можно не кормить, не поить, лупить палками, а то и просто убить. Этот военный городок построен на Волыни по решению царского правительства для расквартирования русского полка. После октябрьского переворота в 97-м здесь расположилось Войско Польское, а в 939-м - вновь русские, но уже красноармейцы. Сегодня фашисты превратили казармы в концлагерь для пленных командиров Красной армии. За зоной земля вспахана, рядом бежит тропинка, по которой туда-сюда снует патруль с собаками.
- 27 -
В зоне приема этапированных тщательно обыскали и только произвели регистрацию. Каждому из нас присвоили номер, выдали алюминиевые бирки. Затем повели в санпропускник, где вода почему-то сильно отдавала карболкой. После так называемого душа обуви своей не нашли, вместо неё стояли хольцшуе - деревянные лодочки. Шёл ноябрь... устроенные в шеренги заключенные совсем не были похожи вчерашних офицеров. Исхудавшие и опухшие от голода, мы едва катись на ногах, никак не реагируя на команду «Смирно!», просто затихли. Немецкий офицер зачитал приказ, ему вторил пере-
- 28 -
водчик: «Похоронная команда лагеря, используя свое положение условия проживания в отдельном помещении, занималась каннибализмом. Отрезая у трупов мягкие части тела, сохранившие ткани, она варила их и затем съедала. С древнейших времен такие действия строго караются... Нижепоименованных членов команды расстрелять!
От себя офицер добавил, что приговор уже приведен в исполнение, и предупредил: мол, всякое проявление варварства будет командованием и впредь сурово наказываться.
После команды «Разойдись!» сделать первый шаг было трудно. От длительного стояния даже у здоровых людей ноги деревенели. А уж нам, доходягам, было несказанно трудней. Но вот, сгорбившись, мы, наконец, двинулись на непослушных ногах в барак, где ждали нас холодные и голые нары. Только немногие сохранили способность рассуждать. Говорили все о том же: «Славяне такого б не допустили...» - «Как это можно - есть трупы!» - «Ух, какой брезгливый! Охнешь - не издохнешь. Я вот видел, как ты кладешь на зуб вошь щелкаешь ее, словно семечки!» - «У меня нет сил раздавливать вошь ногтями, зубами проще...»
Говоривших становилось все меньше. В бараке, не дотянув до нар, люди валились на пол. Ни голове притулья, ни душе спасенья. Наступал тот последний предел терпению, когда освободить о мучений могла только смерть. Вот тогда и отступали голод, раны, болезни, издевательства высшей расы над низшей, сильных над беззащитными, материи над духом.
По утрам, сжавшись в комочек, ждали, когда ударят в рельсу. И тогда конец покою — вскакивали, спешили на плац, чтобы встать строй не последним. Автоматчики уже поджидали того самого, последнего. На него натравливали собак, озверевшие псы разрывали несчастного на части, потом, еще живого, его добивали автоматчики. Немцы заходили в казармы, шарили по закоулкам, прощупывали нары и, если кого обнаруживали, - ослабленного и замученного расстреливали. А мы молча стояли на плацу, дрожа от холода. Так проходил час-другой. После проверки помещения, подсчета трупов начинали считать живых. Не дай Бог, если цифры не сходились со списком, все начиналось сначала. А стоять уже не было мочи, изощренная пытка да и только! Наконец эхом прокатывается: «Ра-зой-ди-и-ись!» - а ноги не слушаются, каждый шаг дается с трудом.
Зона уже не спит: кое-кто мастерит котелки из консервных банок, другие точат ложки, цена всему — полпайки хлеба да закрутка махорки. Лагерный базар собирался раз в неделю в одной из казарм. Меж нарами теснились голодные люди, торговцы выкрикивали:
— Меняю шапку на пачку махорки!
- 29 -
— А ху-ху не хо-хо? Чего захотел! Пачка махорки — богатство.
— У запасливых есть еще и не такое.
— Кому шерстяные носки? Дешево отдам.
— Новые или ношеные? Да ты что, курва, они ж все в дырах!
— Их можно заштопать...
— Вот сам и штопай, а потом продавай.
— Кому кашне? Почти новое!
— Сколько просишь?
— Пайку хлеба, — просит с надеждой и умоляющим взглядом.
— Не-е-ет, брат пайку хлеба я и сам съем. Про харчи нынче молчи.
Весь предлагаемый товар снят с мертвецов, взят из карманов и меняется на хлеб и табак, но чаще остается невостребованным. Ползают зэки по своему базару, как осенние мухи - еле-еле. И томительно тянется время, от голода по телу прокатывается дрожь. А завтрака, как всегда, не будет, его немцы соединили с обедом и ужином. Кормили раз в сутки. Пищу - баланду с гнилой картошкой, отрубями и пшеном - отпускали по талонам, выдавая их старшему по списочному составу. Возле раздаточного окна порядок поддерживали лагерные полицаи - майоры Башта и Коротков. Били они по всякому поводу: и что медленно шел к окну, и что просишь добавку, или не так глянул на хранителя порядка. Хлеб в столовой не давали, его буханками переносили в казармы. Да и хлебом его нельзя было назвать, так, суррогат — отруби, древесные опилки и что-то еще липкое, словом, хлеб был тяжелый, вязкий, как пластилин. Но мы были так голодны, что всю дорогу не сводили с буханок глаз, пока их не укладывали на нары. И тогда начиналось священнодействие! Дележка проста: на самодельные весы - прутик, нитки и две картонки - клали эталонный образец. До этого булку деревянной щепой, остро затесанной, резали на десять частей, примеряя на глазок, затем с трепетом переносили кусочки хлеба на весы, выбирали средний по размерам ломтик, он и становился эталоном. По нему к порции, лежащей на противоположной картонке, добавляли или убавляли крошки хлеба. Но вот порции взвешены, разложены в ряд, воспаленные глаза пленников устремлены на эти крохотные кусочки чуда. И тогда двое поворачиваются спинами к хлебу, у одного - список, он и выкрикивает фамилии, другой - раздатчик, у того особая роль. Выборный указывает перстом на пайку и вопрошает: Кому? Тот, у кого список, громко зачитывает имя зэка, его напарник бережно кладет на ладонь лакомый кусочек и торжественно несет счастливому обладателю. Хлеб принимают с поклоном. Без хлеба - смерть, а без соли - смех. Дележка - долгожданный час, ее ждут так, как ждут в церкви начало святого праздника. Вспомнилась мамина присказка: «Покуда есть хлеб да вода - всё не
- 30 -
беда». Весь процесс напоминал высокий культ. Непостижимый этот ритуал сотворен человеком, попавшим в беду. Хлеб ели по-разному: одни неторопливо, тщательно разжёвывая плоть, сосредоточивая на процессе всё свое внимание; другие жадно хватали кусок, вмиг проглатывали его; третьи укутывали хлебушек в тряпицу, как мать пеленает младенца, и прятали на груди. Затем незаметно отщипывали махонький кусочек, величиной с горошину, долго сосали, пока от него ничего не осталось, потом ходили по бараку, умирая от соблазна повторить блаженство ещё раз. Свою пайку я съедал быстро и сразу уходил во двор, не мог видеть, как собратья по несчастью утоляют голод.
Однажды меня задержал изможденный человек - кожа да кости - смотреть страшно.
— Я похожу рядом? - спросил, озираясь. — Вижу, ты один...
— Кого-то боишься?
— Да! У меня могут отнять пайку.
— Так ешь хлеб поскорее!
— Не могу! Долго ждать следующую пайку - целые сутки! Не выдержу. Если б кто знал, как это мучительно: каждая моя клеточка требует пищи.
Его голос стал глуше, слова неразборчивей. Он отшатнулся от меня, резко шагнул в сторону, продолжая что-то бессвязно бормотать. А через два дня выбросился из окна второго этажа. Я узнал его, хотя помочь бедолаге уже было невозможно.
Был ещё случай. Во время утренней поверки один из пленников, засучив рукав, стал грызть руку у самого локтя, там, где ещё оставалась мякоть. Немцы выволокли его из строя, сдернули с шеи грязный шарф, забинтовали руку, в окровавленный рот сунули кляп. Конвой отвёл бедолагу за ворота: сумасшедших не лечили — расстреливали.
Так было до конца сорок первого года. Неожиданно питание улучшилось, в баланде меньше стало гнили, в хлебе - опилок. То ли сказалось поражение фрицев под Москвой, то ли сработал протест Молотова, с которым он выступил где-то в Европе. Говорили, что нарком обвинил немецкое правительство в нечеловеческом обращении с советскими военнопленными. Вряд ли это было так. В нашей стране действовал секретный приказ Верховного главнокомандующего за номером 270, согласно которому все попавшие в плен объявлялись изменниками Родины. Так стоило ли Молотову хлопотать о нас?
К зиме появилась новая напасть. В баню нас не водили, белье не меняли, спали мы, не снимая верхней одежды. И ожиревшая вошь осмелела. Ее расплодилось столько, что, казалось, наступил конец света. Целыми стадами вши набрасывались на беззащитного чело-
- 31 -
века, вытягивая из него последние соки жизни. Мы организовали полчищам отпор: на продуваемом ветрами плацу по команде раздевались до пояса и давили паразитов. Кто посмелее, пропускал швы рубашек сквозь зубы, они окрашивались в бурый цвет. Сбрасывали кальсоны, трусы, у кого что было, и экзекуцию повторяли. Но и это не помогало, количество паразитов увеличивалось. Немцы перестали заходить в наши казармы. Началась эпидемия сыпного тифа. Вот тут-то смерть и подстерегла многих, косила под корень. Ослабленные голодом и холодом, морально разбитые, люди уже не сопротивлялись. Немцы срочно создали похоронную команду из состава среднеазиатского батальона. Им усилили продовольственный паек, чтобы те в силах были подбирать трупы и вывозить за ворота. Команда рыла канавы, длинные и не очень глубокие, сбрасывала туда тела замученных, засыпала землей. Канава с каждым днем удлинялась и, словно змея, извивалась вокруг лагеря. Однажды, в конце зимы, немцы обнаружили, что на вывезенных за пределы зоны трупах срезаны мягкие части тела. Расследовать не стали. На утренней поверке поставили на колени двух членов похоронной команды, зачитали приказ и пустили в затылки по паре пуль - расплата за каннибализм.
Да и я за собой стал замечать странности: хожу, ни о чём не думаю, ничего не вспоминаю, голова пуста, как горшок из-под кваса. Только в висках молоточком стучит: «Есть хочу... Есть хочу... Хлеба дайте... Хлеба...» Люди так ослабли, что сил едва хватало подняться на поверку, боялись расстрела. Срабатывал инстинкт самосохранения. На кухню за баландой и то едва плелись.
Гляжу, сосед мой по нарам Андрей, лейтенант запаса, сельский учитель, что-то сник. После института всего год поработал в школе. Жена-красавица, тоже учительница, родила мальцца-богатыря. Их фотографию он часто разглядывал, мне показывал, тяжело вздыхал, из его глаз катились слезы. Я пытался его успокоить, говорил: «И у меня есть сынок, за неделю до войны родился, с женой выбрали ему древнее имя русичей - Владислав. Он младенец, а уже принял на себя такие испытания, что и взрослому не под силу! В первый день войны, когда громили заставу, и жену Антонину, и сына Славика увез поезд в глубь России. Но куда? Живы ли? Не простясь уехали, вот и мучаюсь неизвестностью. Хорошо, если к своим прибились, они помогут. А что сталось с теми жёнами красных офицеров, которые не смогли выехать из Любомля? У немцев они наверняка не в почете. Вижу, Андрей мой замкнулся, стал нервозен, лицо посерело, опухло. Пьёт воду без меры. Я его отговариваю, плохо может кончиться, а он одно в ответ: «Жизнь кончена. Сдохнем все! Зачем мучения, лучше смерть. Вода приблизит конец». Слабел с каждым днём. Однажды поутру тронул его за плечо, а он молчит, не дышит, глаза остекленели. Не стал бо-
- 32 -
роться за жизнь и тихо умер, во сне.
Вторая кухня перестала работать, хватало одной. Помню, как в лагерь на санях польские крестьяне привезли дрова. Испуганно озираясь, мужики разгрузили их у самой кухни. Конвой не подпускал нас к ним. Но стоило полякам отъехать, как мы накинулись на поленья. Отдирали кору и грызли ее. Не знаю, как уж там называлось это дерево, но между корой и древесиной была прослойка нежной и липкой клетчатки. Охотников на нее все прибавлялось и прибавлялось, и люди, едва держась на ногах, вырывали это лакомство друг у друга.
Коммунистов, политруков и евреев немцы долго в плену не держали, расстреливали по приходу. Их отыскивали по указке фискалов и после небольшого расследования принимали меры — ликвидировать, или отправить на нары. К середине зимы накопилось у них немало доносов, в подозреваемые попали даже переводчик и полицейский, два работника кухни, один из похоронной команды и просто обыкновенные пленные, вроде меня. Я по-украински говорил плохо, вот и указал на меня какой-то подлец.
Меня вывели из строя и повели на спецпроверку. В приемнике набралось человек пятнадцать-двадцать. Вызывали по одному. Подошла моя очередь. Когда оказался в зале, на меня устремились взоры шестерых спецов в белых халатах, из-под накрахмаленных медицинских шапочек выбивались седые волосы, возраст у всех был давно не призывной, но они решили еще послужить Гитлеру и свободной Германии. Им помогал переводчик.
— Разденься! — приказал помощник начальника лагеря.
— Сними и трусы! — отдал команду переводчик. — Подойди к столу. Ближе. Еще ближе!
- 33 -
Члены комиссии проверили, - делали мне обрезание, или нет, крутили, вертели, ощупывали... Потом один из них смерил кронциркулем мой череп с четырех сторон, что-то записал в журнал.
— Линкс ум! Век! Раус!
В барак нас вернулось четверо, остальных, в том числе и переводчика (кстати, по всем приметам похожего на арийца) вывели за зону и расстреляли.
Казалось бы, условия в лагере для военнопленных были равные, но для многих красных офицеров они складывались все-таки по-разному. Все зависело не только от физического, но и духовного состояния - до и после пленения. Характер и стечение обстоятельств тоже играли немаловажную роль. Лучше было тем, кому удавалось пристроиться хоть на какую-нибудь завалящую работенку, а если повезет, то и старшими блоков, переводчиками, лагерными полицаями, врачами, рабочими складов и поварами. Кстати, последние чувствовали себя лучше всех. На кухне ощущалось главное: пища - это жизнь. Остальные счастливчики получали только дополнительное питание. Но и таких было немного. Основная же масса теряла не только силы, но и численный состав. Из каждой семерки выживал один. Вот смертная статистика по Владимиро-Волынскому лагерю с октября 4-го до конца весны 42-го: из 5600 человек выжило 800. Да и оставшиеся были первыми кандидатами на отправку на кладбище.
С приходом весны во дворе лагеря появилась первая травка. Вырастать она не успевала — стараясь опередить друг друга, мы съедали ее. В рот кидали все: и спорыш, и лебеду, и подорожник с одуванчиками. В один из дней наша идиллия кончилась трагично. Кто-то из доходяг, осмелев, нетвердой походкой подался в сторону проволочного заграждения, за которым начиналась более сочная и свежая трава. Он приподнял костлявой рукой край колючки и попытался просунуть голову.
— Стой, стой - кричали мы ему, - ты что, рехнулся? Туда нельзя, пристрелят...
Но он уже не обращал внимания на окрики, рвал траву и жадно пихал её в рот. Его обед прервала автоматная очередь. От каждой пули, вонзавшейся в него, тело его только вздрагивало, пока не обмякло. Мы, невольные свидетели смерти, как бы очнувшись ото сна, переговаривались:
— Дикого зверя усмиряют, а человека не усмиришь. Вот такой смерти я боюсь - безумной, бесполезной, даже позорной...
— Чего уж там! Умереть в бою почетно, но только такого случая, думаю, уже не представится.
— Как знать, как знать, - устало твердил старый вояка.
— Вчера видел, как один бедолага выбросился из окна, обезумел
- 34 -
от голода. Упал удачно - сразу умер.
— Если он потерял разум, это простительно, — снова отозвался старик.
— А сколько наших уложили фрицы, сопровождающие хлебные обозы! Кто они - сумасшедшие или отчаявшиеся люди?
Случай этот памятен был всем, когда потерявшие контроль на собой, заключенные, почуяв запах хлеба, не могли остановиться даже перед смертельным огнем автоматчиков. Чтобы судить их, надо самому пережить хоть малую долю того испытания - голода.
До лета трава не доросла, её выщипали с корешками. И каждое утро повозки, запряженные пленными офицерами, вывозили умерших. Страшно было смотреть на возниц, истощенных, грязных, рванных, когда по четверо они впрягались в оглобли и с трудом катили катафалк. Из-под рогожи торчали посиневшие руки и ноги. Живые боялись смотреть в их сторону, каждый думал — скоро его черёд.
Но был и другой выбор. Всё чаще из батальона восточных народов немцы стали выводить за зону небольшие группы пленных мусульман. Их мыли в бане, переодевали в непривычную для нас форму, каждому выдавали по булке горячего хлеба, консервы и по одному продовольственному пакету. Правда, съедать его сразу не разрешалось, немцы заставляли складывать продукты в вещмешки и отводили пленников на кухню за горячей пищей. Из-за колючей проволоки мы молча наблюдали за этой картиной. Переговаривались: «Эх, поесть бы хлебушка! Хотя бы разок перед смертью...» — «Разевай рот шире! Может, пулю горячую всадят. Сыт будешь по горло, до конца дней своих...» — «Дурак ты! Только ангелы с неба не просят хлеба. А эти такие же пленные, а живут лучше, чем мы, христиане. Неужто, там, в Москве, не знают об этом?» — «Поговори, поговори... Ты же присягу давал, а Кремль все поминаешь» — «Присягу я не народу давал, а правительству, которое от нас так скоро отказалось» — «Если есть голова на плечах, то можешь и не изменять присяге - носи втихую чужую форму» — «И я о том же. А при первой возможности перейти к своим» — «Где тебя сразу и прихлопнут!»
Обстановка на фронтах заставляла вермахт искать дополнительные силы. Планировался захват Кавказа и кавказской нефти, стало быть, мусульмане могли пригодиться. И немцы стали их вербовать. Конечно, к сотрудничеству немцы привлекали не только их, но и нас, доходяг, потерявших контроль над собой. Среди отступников были русские и украинцы, или, как бы сегодня сказали, лица славянской национальности. Здесь уже главную роль играли не сами они, а их политические взгляды, личные убеждения, обиды и унижения, перенесенные с приходом большевиков, и просто шкурные
- 35 -
интересы. Однако таких было мало. Но жизнь, как известно, под шаблон не подгонишь: сколько людей, столько и судеб. Меня постигло еще одно испытание. Пройдя во всех лагерях проверки, я чудом сохранил мамино латунное колечко. Потрешь его - и оно заблестит, заиграет на солнышке, словно золотое. И душа оттаивает, радуется сердце. Но пришлось отдать его за талон на баланду. Получив законную порцию горячей похлебки, быстро справился с ней и снова стал в очередь. Был неосторожен и не знал, что контролер заприметил меня и уже шепнул что-то немцу, дежурившему у кухонной стойки. Эх, кабы знать! Фриц схватил меня за ворот и с силой ударил в лицо. Как упал, долго ли лежал, не помню. Очнулся в карцере: холодные, сырые каменные стены, зарешеченное окошко под самым потолком. Тюрьма в тюрьме. За что? Подумалось — это моё последнее пристанище. Дверь загремела, с шумом распахнулась, в карцер вошли унтер-офицер и переводчик.
— Встать!
— С трудом, хватаясь за стены, поднялся.
— Где достал бумагу и краски? Талоны у тебя получились, как новенькие. Говори правду
— Талоны не делал, а выменял всего один, но и то не смог отоварить. В обмен на похлебку получил оплеуху.
— Нет скотины прожорливей свиньи: жрёт все и всё стонет — мало! Значит так: если завтра не покажешь того человека, будешь жестоко наказан.
На другой день на ноги я не поднялся - подскочила температура, меня бросало то в жар, то в холод, морозило. В бреду терял сознание. Казалось, что я один вступил в единоборство с фрицами, стрелял и отбил у них бричку с хлебом — для своих. В безумстве своем радовался удаче. Приходя в сознание, отчаивался: мы побеждены. Но, думал, как бы ни сложилась судьба, которая не от нас зависит, все по заслугам. В поисках новой жизни мы предали Бога, разрушили храмы, по директиве Ленина уничтожали священников. Вождь требовал вешать попов на каждом десятом столбе, сажать на кол. И чем больше - тем лучше. Так хотел не только он, так поступала вся большевистская рать. И вот мы наказаны. Здесь, в концлагере, чувствую себя, как на Страшном Суде раньше смерти, истлеваю заживо. Перед лицом страшного разрыва церкви и государства, под ударами этого гонения, так же, как и внутреннего распада, я испытал чувство страшной беззащитности, дезорганизованности, неготовности к борьбе. Да нет - все к черту! Как говорил отец Сергий (Булгаков), еще в восемнадцатом году отказавшийся от гражданской, мирской жизни: «И все-таки все остается по-прежнему, Русский народ должен быть народом-мессией, и к черту немцев, да
- 36 -
будут они ненавистны!» Это прозрение явилось для меня начало нового состояния моего бытия.
Раз в день в карцер приносили хлеб и воду. Воду пил, к хлебу едва прикасался. Не знаю, сколько дней провел в беспамятстве, но болезнь победил - то ли помогла прививка от сыпного тифа, сделанная еще в училище, то ли вера в Бога. Думаю — вера во Всевышнего. Распахнулась железная дверь, и в лицо ударил луч солнца, голова пошла кругом, меня шатало из стороны в сторону. Я жадно глотал воздух, теплый, свежий, и до моего сознания, наконец, дошло, что на землю пришла весна. Шинель не расстегивал, боялся простудиться, отвороты пилотки опустил на самые уши. И только тогда устыдился, когда во дворе кухни увидел раздетого по пояс военнопленного, гревшегося на солнышке. Узнал его: это был мой давний приятель по училищу Миша Шанин.
Во Владимиро-Волынский лагерь с ним попали одновременно, а вот судьба свела нас только спустя восемь месяцев. И в этом не было ничего противоестественного - в том, первом скопище людей, даже при желании отыскать друг друга было нелегко. И вот теперь, когда голод и болезни подбирали остатки жертв войны, мы стояли друг перед другом - доходяга, что на лагерном языке означает фитиль, который едва тлеет, и мой товарищ - русский офицер, похудевший, но еще не настолько, чтобы в нем не узнать вчерашнего однокашника. С ним и после училища служил в одной дивизии. Да и зазноба сердца на двоих была одна, за ней ухаживали по очереди. Но с барышней обоим не повезло, увел майор. А вот в доходяге узнать было трудно офицера-весельчака - может, глаза порой слегка выдавали в нем сослуживца, - того самого, которого сразу приметило начальство и двигало по службе. Теперь я стоял перед ним: сгорбленный, со складками старческой кожи на лице, с жиденькой бородкой, потухшим взглядом. Вместо офицерской шапки - солдатская пилотка, шинель непонятно какого цвета, на ногах - деревянные хольцшуе.
— Ты ли это, Марко?
— Я, Миша, я... Воентехник второго ранга.
Он сначала смотрел на меня с удивлением, потом с болью. Ситуация не позволяла нам обняться.
— Где твоя офицерская форма, где шинель, почему всё солдатское?
Я отвечал медленно и как-то по-театральному держал паузу:
— Был контужен... В плен попал, в чём мать родила... Сапоги проел на этапе, обменял на рваные, чтобы спастись от дизентерии. Уже здесь дали шинель, пилотку и эти деревянные колодки... А как ты, Миша?
— На кухне пристроился. Расплатился за это золотыми часами,
- 37 -
при обыске смог утаить.
— Повезло...
— Слышь, Марко, спрячься за кусты и там жди меня, сколько можешь. Подкормить тебя надо, а то, вижу, скоро загнешься.
Я слушал и ушам своим не верил, потом запричитал, словно старуха:
— Господи, неужели это не сон? Счастье-то какое привалило. А вдруг что-то помешает? Пошлют Мишу куда или заставят срочно что-то делать...
Но Шанин пришёл. Под полой шинели, свободно накинутой на плечи, пронёс котелок тёплой густой баланды, из кармана вытащил пайку хлеба.
Ешь и смотри в оба. Чтоб ни одна живая душа не узнала. Ты и вечером приходи сюда. Хотя нет, лучше к бараку, где живёт обслуга. Найдёшь меня во второй секции. До вечера! - попрощался Михаил.
Я жадно хлебал баланду, то и дело озираясь по сторонам. Хлеб съел позже, тоже крадучись, не вытаскивая из кармана, отщипывая по крохам. И никогда за последний год не был так счастлив, как сегодня. Взять хотя бы ту же порцию баланды - её выдавали раз в день и гораздо меньшую. Мала была и пайка хлеба. А приступ голода наступал такой, что хотелось грызть собственный палец.
Вечером в помещение обслуги вошёл с опаской, появляться там запрещалось. Здесь коротали ночь повара и полицаи. Меня встретили настороженно. Один из полицаев - лысый, как киношный Котовский, такого же плотного сложения и горячий на руку, её многие испытали на себе, - уже поднялся навстречу, но Михаил предупредил: «Это ко мне. Учились в одной группе. И направили нас в одну и ту же дивизию. Думаю, и в плен заграбастали вместе. А встретились только сегодня...»
Шанин ловко подхватил меня под локоть, провел в закуток между нарами. Сели. Припомнили момент пленения. Тогда ситуация в соединении была неважной, с боями отступали от самой границы. У немцев было преимущество в танках и самолетах, которых наши войска не имели, в численности войск, маневренности. Уже под Киевом военный арсенал Красной армии иссяк. Дивизию следовало выводить на переформирование, но приказа не поступало. В этих условиях русское войско было обречено на погибель. А когда немцы взяли нас в кольцо, снабжение совсем прекратилось. Без боеприпасов и продовольствия мои солдаты ещё пытались прорвать кольцо обороны, но нам противостояла хорошо вооруженная, сытая немецкая армия. Мало кому удалось тогда вырваться из того окружения, почти все попали в плен. Раненые, контуженые, изнуренные отступлением, деморализованные неудачей и неразберихой в войс-
- 38 -
ках, солдаты теряли веру в свои силы и силу командиров. А немец всё пёр и пёр, туго сжимал кольцо, брал в плен разобщенные малые группы. Бог и природа, думал я, дали человеку великую радость - однажды явиться на белый свет, а сам человек придумал тысячи способов уничтожать себе подобных.
Мне трудно было говорить, не мог подобрать нужных слов, весь напрягся. А Михаил всё спрашивал и спрашивал:
— Ты видел ещё кого из нашей команды?
— В плен я попал с двумя техниками-интендантами, с ними был ещё один наш боец, раненый.
— Где ты их потерял?
— На этапе. Помню только, как интенданты переоделись во всё солдатское, потом офицеров отделили. Больше никого не видел.
— Погибли они, думаю, все погибли... Прошёл слух, что где-то рядом открыли ещё такой же лагерь - для рядовых красноармейцев. Может, там они. Говорят, там условия пострашнее. Их загнали в танковые гаражи. Стены железные, пол цементный, холод жуткий. За зиму все погибли. В наших казармах относительно тепло, и то от первоначального состава осталось процентов пятнадцать. На кухне точный счёт ртов ведётся. И это без учёта пленников из восточного батальона, их недавно немцы перебросили неизвестно куда.
— А что с нами будет, неужто сгинем и мы? Как думаешь?
— Обречены мы, брат... - Михаил помолчал немного и, как бы изучая собеседника, добавил: - Есть один вариант, но об этом потом... Знай: пока меня держат на кухне, я тебя, Марко, в беде не оставлю, подсоблю. Чтобы не раздражать соседей по нарам, давай условимся встречаться в клубе, на втором этаже, там, где была библиотека. Как только начнёт смеркаться, приходи. Всё, что смогу умыкнуть, принесу. А пока на дорогу дам сухарей.
Миша оказался настоящим другом. В стане зверей, где правил закон «Умри ты сегодня, а я — завтра» Шанин оставался человеком. У меня в душе затеплилась слабая надежда на выживание, да и Миша намекал на какую-то возможность спасения. С надеждой жить легче. Дни пошли радостнее, светлее. Миша приносил скудную пищу. Хотя моя норма питания увеличилась вдвое, голод мучил, все так же есть хотелось днем и ночью, наяву и во сне. Сослуживцы не выдерживали мучительной жизни. По утрам вывозили уже не одну, а две повозки трупов, сбрасывали в канавы. Многие не поднимались. Их перетаскивали в лазарет, но и там помощи не было. По зоне передвигались единицы.
Потом Миша принёс весть о скорой ликвидации лагеря. Что будет с нами - неизвестно. Отправят в другой лагерь, или уничтожат как ненужных свидетелей, трудно сказать. Помолчав, добавил:
— Завтра, как бы случайно, я подведу тебя к майору, старшему в
- 39 -
лагере полицаю. Это твой шанс. Если хочешь попасть в другой лагерь, где шансов выжить больше, выскажи ему своё недовольство сталинским режимом. Понял? Сроку на обдумывание - день, завтра будь готов к встрече. Придумай что-нибудь посущественней.
— Не мучь меня, скажи, что это за лагерь такой, куда мы можем попасть вместе?
— Там, доходят слухи, собирают недовольных большевистскими порядками, которые установлены ныне в России. Немцы познакомят русских с тем, как хозяйствуют в Германии, на примере покажут преимущество их строя перед нашим, коллективным. Короче, будут готовить из нас хозяйственников, а после войны станут использовать в руководстве оккупированной страной.
— Но ведь это предательство!
— Чудак! И тебе, и мне выжить надо, а там видно будет, как поступать, чтобы совесть была чиста. Потому и говорю: помозгуй. Хорошенько помозгуй, у тебя есть только сутки.
Остаток дня и всю ночь размышлял над предложением Шанина. Слабый от голода мозг отказывал в логике мышления, и тогда снова просыпался инстинкт самосохранения. Думаю, более всего мы провалились на экзамене именно в отношении веры в Бога и воли. Есть враг непримиримый и опасный: это расслабленность и мягкотелость, это предательство и малодушие, страшную картину которых являет теперешняя Россия - не в исключениях, а в массе. Народ наш с легкостью и хамством предавал свою веру, и эту стихию предательства мы в себе ведаем, и на крестовый поход с этим драконом имеем поистине благословение от Православия. В двадцать с небольшим не хочется умирать. Да и за что? За какие такие идеалы? За Сталина, который сдал русских офицеров и солдат в плен? Не согласился же он с Жуковым отвести разбитые части за Днепр. А издал драконовский приказ: «Ни шагу назад!» Государство отказалось от своих пленных и, стало быть, освободило их от присяги. В такой ситуации солдат отдан сам себе, у него осталась только совесть - не брать в руки оружия и не стать на сторону врага. А там - будь что будет.
Михаил подвел меня к старшему полицаю и оставил наедине. Монгольские глаза майора цепко впились в меня, как бы пытаясь проникнуть в заповедные тайники души. Я знал, с кем имею дело, майор Башта в лагере был фигурой зловещей.
— Называй быстро: офицерское звание, фамилию, имя, отчество. Всё без утайки - год рождения, национальность. Повторяю - всё без утайки!
Я ответил.
— Мне сказали, что ты обижен советской властью. Объясни, каким образом?
- 40 -
Ответ я заготовил заранее, потому отвечал уверенно, без сбоя: «В начале тридцатых от голода погибли мать и отец. В 38-м арестованы все родственники по материнской линии. Сталин сдал армию в плен, а потом ещё и объявил нас изменниками родины».
— Назови свой регистрационный номер. Нет, лучше покажи его, - приказал Башта, вытаскивая блокнот и карандаш. Я повиновался. Полицай сделал пометку в блокноте, повернулся ко мне спиной, и молча, не прощаясь, ушёл.
Такой тебя и в ложке утопит, подумал я. А результат того разговора сказался только летом. Как-то на вечерней поверке среди других зачитали и мой номер. Группу человек в тридцать пять, в состав которой вошли Михаил, Башта, библиотекарь и сутулый пожилой военный, остальных я не знал, направили к воротам. В бане мыть не стали, одежду, как тогда мусульманам, не переменили, лишь только выдали на руки скудный паек и повели к железнодорожной ветке, где одиноко маячил товарный вагон. Окриками и пинками конвоиры загнали нас в него. Дощатый пол в вагоне устлан тонким слоем соломы, у самой двери - бачок с водой и параша. На окнах решётки и козырьки. С грохотом захлопнулась дверь. Через пару часов подкатил паровоз, вагон дёрнулся, заскрипели колеса. Было слышно, как его подцепили к локомотиву и покатили. Ехали долго. Я давно съел свой паёк и его снова мучил приступ голода. От слабости и тряски голова шла кругом, белые мурашки мешали видеть попутчиков.
Гавриш М. М. Позови меня в день скорби : Записки узника XX века / лит. запись А. Иваненко. – Пятигорск : Северо-Кавказ. изд-во «МИЛ», 2002. – 159 с. : портр.
http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=9824
|
| |
| |
| Коля | Дата: Четверг, 09.05.2013, 00:18 | Сообщение # 204 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| "Газета по-українськи" №1023 за 07.05.2010. Рубрика history-newspaper
"Я выжил благодаря чирякам. Немцы их очень боялись"
Комментировать
Печатная версия
Поделиться
фото из домашнего альбома автора
1/3 Василий Крайний после плена и суда. Вернулся к Анне Юхименко (на фото справа), с которой познакомился во время войны. Прожили вместе более 40 лет, у них было трое детей
Военное училище — окружение в начале войны — плен — немецкие концлагеря. Потом — советский военный трибунал, увольнение из армии. Такая фронтовая история моего деда Василия Крайнего. У сотен тысяч бывших советских военнопленных она была если не такой, то страшнее.
Дед до конца жизни добивался отмены приговора, снятия запрета носить военную форму и хотел вернуть офицерское звание. Писал письма в Москву, ездил на встречи ветеранов. Все напрасно. Работая в сельсовете, на печатной машинке набрал свои воспоминания. После его смерти больше 20 печатных листов и переписок с однополчанами хранил мой отец. Потом они перешли ко мне.
С детства дед мечтал о кавалерии. Учился в кавалерийском военном училище. Пишет, что новички, когда впервые тренировались на скаку рубить саблей, нередко отрезали коням уха. Та кавалерия в советском войске отживала свое. В 1937 году училище становится артиллерийским. ”Кто не переходит в артиллерию — считается дезертиром. А я еще со школы так не любил математику”, — пишет дед. Их передислоцируют в Киев, на Соломенку.
Весной 1941-го старший лейтенант Василий Крайний принял командование батареей. С ней и начал войну. 26 июня их дивизия маршем двинулась на фронт: ”В один вечер наш легкий артиллерийский полк подхватили машины (мы были на конной тяге, в пушку впрягали 6 коней) и отвезли нас на левый берег Днепра. Мне было приказано занять позицию в 2 км от реки напротив Жлобина. Город находился в руках у немцев. Было видно, как утром они выходили умываться на Днепр. Моя батарея вела огонь по жлобинско й водонапорной башне и по церкви, где, по данным разведки, были немецкие наблюдательные пункты”.
После непродолжительного наступления в начале августа советские войска отходят назад за Днепр. 16 августа батарея Василия Крайнего прикрывала переправу. Полк отправили на переформировку в город Мена на Черниговщине. Вскоре двинулись на юг. Думали, что идут на Киев. В районе Ични командир дивизии сказал, что путь на Киев уже закрыт, и посоветовал:
— Двигайтесь на север лесом, избегайте встреч с врагом. Пытайтесь дойти до своих.
”В сентябре 1941-го мы оказались глубоко в тылу. Шли ночью. Дорогу преградила река. Средств для переправы пушек не было. Мне приказали их закопать. Бойцы на прощание обнимали пушки. Батарею закопали между хуторами Малая Дочь и Нальчики Черниговской области. Нас начали преследовать немцы. Мы разошлись по одиночке. В одном месте находиться было нельзя, и я шел от села к селу, пока не дошел до Октябрьского Полтавской области, откуда была родом моя мать. Она умерла еще в 1939-м”.
В селе было уже несколько советских офицеров и два десятка рядовых. Шли к местным женщинам в приймы. Думали: если завести семью, немцы трогать не будут. Деда приняла моя будущая бабушка Анна Юхименко.
Немцев в селе не было, лишь полицаи. Местный староста составил списки офицеров и сдал в комендатуру. Рядовых вообще не трогали. Позже их всех, и не только солдат, но и молодежь, забрали в советскую армию и бросили на форсирование Днепра. Даже не переодевали, гнали впереди основных сил.
В феврале 1942-го офицеров вызвали в комендатуру. Оттуда отправили в Хорол, в лагерь. Возле кирпичного завода была огромная яма, из которой брали глину. Ее обгородили и в ту грязищу загнали пленных офицеров. Анна Юхименко несколько раз носила туда передачи. Однажды охранники предупредили женщин: в следующую среду всех из лагеря будут вывозить в Германию. Когда в тот день пришли с передачами, пленных уже не было — их отправили во вторник. Немцы не хотели шумихи, пошли на хитрость.
Пленных начали перевозить из лагеря в лагерь. Во Владимир-Волынском офицерском лагере было около 12 тыс. заключенных. Среди них — 21 генерал. Из Ченстоховского, уже в Польше, дед запомнил советского генерала Самохина. Был в полной форме. Матерился, что не успел застрелиться.
Генерал был в полной форме. Матерился, что не успел застрелиться
Последний лагерь — Гаммельбургкий на западе Германии. Оттуда развозили на работы. Из дедовых воспоминаний: ”Я работал на каторжных работах в составе команды из 90 человек. Работали на железной дороге по 16 часов”.
Старшим офицерам выдавали спецпаек — такую -сякую еду. Солдаты на работах то копали картофель, то собирали еще какие-то овощи — как-то подкармливались. Хуже всего жилось младшим офицерам: ”Нас же хотели перевербовать, уговаривали идти в восточные легионы. И ”Рус арбайтен” без конца. Только прекратишь работу, могли расстрелять на месте. Вся территория вокруг — голая: ни травинки, ничего, и деревья без коры. Все съедено. Я выжил благодаря чирякам. Немцы их очень боялись и поместили меня в госпиталь. Там я остался санитаром. Голод был страшный. Ел все ле карства, которые мог достать”.
Пленных освободили американцы в мае 1945-го. На железнодорожном пути рядом с лагерем стояла цистерна со спиртом. Американец полоснул по ней автоматной очередью. Многие кинулись туда, шапками набирали спирт, пили и здесь же погибали с пеной на губах.
”Те, кто был в лагере бригадирами, — делили еду, следили за порядком, — боялись, чтобы их не выдали. Толпе достаточно было указать пальцем на человека и сказать:
— Это — сволочь!
На него налетали, разбивали голову о рельсы”.
Многих бывших заключенных американцы агитировали идти к ним служить или работать. Говорили:
— Коммунисты вас все равно расстреляют.
Дед присоединился к группе офицеров, которые решили идти к своим. Двинулись на восток. ”Однажды не было где переночевать. У ворот стоял дядя и услышал наш разговор. Вдруг сказал по-украински: ”Ребята, заходите, у меня переночуете”. Он также был пленным, женил ся, завел хозяйство и в родное село возвращаться не собирался”.
Добрались до своих. Полгода провел в госпитале. Диагноз — дистрофия. В конце 1945-го — суд. Василия Крайнего и других офицеров уволили из армии без права носить форму. Открыли дело и на старосту, который его выдал. По-видимому, поэтому приговор был сравнительно не строгий. Староста отсидел 15 лет, потом работал на Донбассе в шахте. Лет через 30 приехал на собственной машине в Октябрьское. Пьяный ходил по селу и кричал:
— Что, посадили меня?! А я все равно поднялся!
А дед до конца жизни специально заказывал портному военные фуражки, а брюки носил только галифе.
Джерело: Gazeta.ua
|
| |
| |
| Фадлан | Дата: Пятница, 10.05.2013, 21:56 | Сообщение # 205 |
|
Навечно в памяти!
Группа: Посольские.
Сообщений: 2103
Статус: Offline
| Коля, наши находки в очередной раз пересеклись! Я нашел выложенные тобой материалы где - то месяц назад. Успел покопаться в биографии майора Башта. И вынужден был долго размышлять. Сходи на сайт 44-й дивизии и увидишь, что был у них такой майор Башта, по национальности - украинец, но по последнему месту проживания - из Кабардино - Балкарии. Нашел даже фото этого "майора Башты", попробую выложить его.
В биографической справке, выложенной на сайте его дивизии, майор Башта попал в плен в сражении у Подвысокого и содержался до 43 г. Далее высказывается предположение, что в 1943 г. он в этом же лагере и погиб...
Коля, предвижу твои возмущенные вопли: такого быть не не могло!... Да, быть не могло с честным, верным присяге и Родине офицером. Могу сказать уверенно, из тех, кто попал в плен в Уманском котле, до весны 42 - го года не выжил никто. За исключением тех, кто получал в лагере дополнительный паек.
Коля, у меня к тебе просьба: дай мне время, и я положу все, что я знаю о лагере на бумагу не в виде отдельных фрагментов, а как композиционно единое изложение второй части книги о моем тесте под названием "Узники владимир - волынского лагеря".
Почему "узники", во множественном числе? Потому что речь будет идти не только о моем тесте, Алексее Яковлевиче Митрюшине и о дальнем родственнике по линии отца - Андрее Михайловиче Колотуше, которые наверняка осенью - зимой 41 - 42 - го на перекличках стояли на одном плацу...
Все, что я намереваюсь изложить в этой второй части книги, будет обязательно предложено для твоей, Коля, личной экспертизы.
А также, между прочим, и экспертизы Геннадия и Нестора... Кстати, там, на форуме авиаторов, вроде очередные скандалы по части неумеренного употребления со стороны главного администратора, то есть Сани, существительного "балалаечник"... (попутный вопрос для нынешнего поколения - в чем состоит оскорбительный смысл слова "балалаечник"?)
Насчет очередного скандала на сайте авиаторов мне отписал Геннадий. Его письмо попробую выложить Постараюсь ответить ему сегодня (смысл ответа - вы садомазохисты, если вы до сих пор переносите все это хамство и оскорбления со стороны человека, который, по менталитету, в годы войны был бы в первых рядах власовского движения.)
|
| |
| |
| Фадлан | Дата: Пятница, 10.05.2013, 22:16 | Сообщение # 206 |
|
Навечно в памяти!
Группа: Посольские.
Сообщений: 2103
Статус: Offline
| Майор Башта:
|
| |
| |
| Фадлан | Дата: Пятница, 10.05.2013, 22:20 | Сообщение # 207 |
|
Навечно в памяти!
Группа: Посольские.
Сообщений: 2103
Статус: Offline
| Коля, если хочешь полностью войти в ступор, набери в поисковике фамилию Чубаров и выбери те материалы, которые относятся к владимир - волынскому лагерю. Я, когда читал, про себя постоянно повторял: надо же, чтобы было такое...
|
| |
| |
| Коля | Дата: Воскресенье, 12.05.2013, 00:24 | Сообщение # 208 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Цитата (Коля) А дед до конца жизни специально заказывал портному военные фуражки, а брюки носил только галифе.
А у нас в селе,все,кто прошел войну,всегда на праздники носили галифе и фуражки.И заказывали в портного тоже.И это был конец 60-х,я помню.
|
| |
| |
| Коля | Дата: Воскресенье, 12.05.2013, 00:51 | Сообщение # 209 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Цитата (Коля) 1/3 Василий Крайний после плена и суда. Вернулся к Анне Юхименко (на фото справа), с которой познакомился во время войны. Прожили вместе более 40 лет, у них было трое детей
Какие превратности судьбы.
СТОЛЬКО советских военнопленных, по приблизительным подсчетам, умерли от голода или были уничтожены в немецких лагерях
1917, 7 января — Василий Крайний родился в селе Липняги Семеновского района на Полтавщине. Его бабушка была вольной казачкой, но вышла замуж за крепостного и потеряла свободу
1941, сентябрь — попал в окружение, пробирается в родное село матери — Октябрьское Семеновского района на Полтавщине
1942, январь — вступает в брак с местной жительницей Анной Юхименко
1942, февраль — 1945, май — в немецких концлагерях
1946 — возвращается домой, работает вое нруком в школе села Бурбино Семеновского района Полтавщины
1955 — начинает работать секретарем поселкового совета в Октябрьском. С этой должности вышел на пенсию
1984, 14 октября — умер от инсул
Я вырос в тех местах.Село Липняги-это село в котором немцы уничтожили все население.Каратели при отступлении,согнали всех жителей а амбар и сожгли заживо.Уцелело только несколько человек.После карательной акции в село вошла армейская разведгруппа 52-й армии.Когда они увидели содеянное,группа догнала возле Оболони карательный отряд отряд эсесовцев и засев в церквушке,навязала многочасовой бой превосходящему противнику.В ходе боя вся группа погибла,но подоспевшие части также уничтожили и эсесовцев.Командир группы посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.
Село где жил Крайний называется не Октябское,а по украински-Жовтневе.
А в Бурбино он действительно был военруком,и еще учил моего тестя.
Вот так в жизни случается.
|
| |
| |
| Коля | Дата: Воскресенье, 12.05.2013, 01:04 | Сообщение # 210 |
|
Админ развития.
Группа: Посольские.
Сообщений: 1819
Статус: Offline
| Вот такой мемориал сейчас в Липнягах.
У селі Великі Липняги відбувся мітинг з нагоди 68-ї річниці визволення району від німецько-фашистських загарбників
Село відоме своїми жертвами, принесеними на олтар війни — 371 мирний житель загинув під час відступу німецької армії із позицій, що займали у Великих Липнягах. Над жителями села фашисти, відступаючи, протягом чотирьох днів вершили криваву розправу. В результаті небаченого звірства німецько-фашистських загарбників було вбито, закатовано, спалено 371 житель селища Великі Липняги: чоловіків — 49; жінок — 116; стариків — 81; дітей — 125. Есесівці збирали населення великими групами (30-40 чоловік) на кожній сільській вулиці, заганяли в хати, сараї і живцем палили, не даючи нікому вибратися з моря вогню. Лише одиницям вдалося вирватися з пекла. Саме вони повідали про звірства гітлерівців. Односельці, в пам’ять про ті страшні жертви, спорудили Меморіал жертвам фашизму, на кам’яних плитах якого викарбувано імена усіх загиблих. Вшанувати пам’ять тих, хто визволяв рідну землю, хто не повернувся з боїв, висловити вдячність живим і тим, хто піднімав район з руїн, зібралися біля Меморіалу жертвам фашизму цього дня.
|
| |
| |
|
